«Свете тихий» — вечерняя песнь

В богослужебных последованиях Православной Церкви есть песнопения, которые точно и полно отражают мысль и дух целого богослужения.

«Свете тихий» — всякому знакома особая атмосфера вечерней службы, особенно будничной, — немноголюдной, с мерцающими огоньками лампадок и свечей в полутьме храма, когда сосредотачиваешься и погружаешься в молитву легко и без усилия, под мерное чтение и сдержанное пение. Открываются Царские врата — совершается вечерний вход в них священника в предшествии диакона с кадилом. «Премудрость, прости», — возглас предупреждает о высоком, содержательном (премудром) песнопении:

Иисусе Христе, радостный свет святой славы бессмертного Отца Небесного, Святого, Блаженного! Доживши до заката солнца и увидевши вечернюю зарю, мы воспеваем Бога — Отца, Сына и Святого Духа. Сын Божий, дающий жизнь! Ты достоин, чтобы Тебя воспевали во все времена благоговейными голосами. Поэтому мир и прославляет Тебя.

Ниже приведем открывок из «Воскресного чтения», поэтично и образно воссоздающий то, что, вероятно, сопутствовало рождению этого гимна, и раскрывающий его сокровенный смысл:

«На какой-нибудь из гор иерусалимских — может быть, на той самой, откуда Спаситель мира пред своими страданиями взирал на Иерусалим при тихом свете заходящего солнца и печально беседовал с учениками о близком падении града Божия, — уединенно сидел мудрый старец патриарх Софроний и устремлял задумчивые взоры на заходящее солнце палестинское. Глубокая тишина, потухающий свет вечерний, прохладный и живительный воздух и другие трогательные картины вечерней природы, которыми мудрый Софроний любил наслаждаться, погрузили служителя Божия в глубокое размышление. Перед ним лежал Иерусалим, с которым соединено так много великих воспоминаний; последние лучи солнца падали по-прежнему на этот славный город, но уже не освещали в нем ни храма Соломонова, ни дворца Иродова, ни крепких стен и высоких башен Сиона. Там все было мрачно и уныло, как уныло бывает в доме после хозяина, который давно умер и никому не завещал поддерживать его. Мудрый Софроний не сокрушался о развалинах стен и храма Иерусалимского. Он знал, что из обломков ветхого возник новый Иерусалим, который светится во всем мире и над которым сияет слава Господня; ибо еще не бывши патриархом, он с странническим посохом обошел Грецию, Палестину, Сирию, Египет; везде видел города христианские, везде встречал храмы, посвященные имени Спасителя.

И вот вечерний свет, тихо падавший на останки древнего Иерусалима, обращает мысль престарелого мудреца и святителя к предметам более важным, чем развалины города. Как некогда Илия в гласть хлада тонка (3 Цар. 19, 12) познал присутствие Иеговы, так мудрый Софроний, философ и историк, вития и песнотворец, патриарх и святой муж, в тонком свете вечерней зари мысленно ощущает прикосновение иного, высшего света. Солнце вещественное, склонившееся на западе, склонило ум иерарха к представлению себе Солнца невещественного — и образ Святой живоначальной Троицы носился перед мысленными очами его. Запад солнца привел ему на память темный запад падшего естества человеческого; тихий свет заходящего солнца, кротко обливающий усталую природу вечернюю, живо изображил ему схождение Сына Божия к темному человечеству, дабы просветить и восстановить его, а с ним и всю природу. В прохладном дыхании вечернего воздуха он ощутил образ той благодати, которою Дух Святой, вследствие искупления, одухотворяет человека и вселенную. Душа мудрого старца исполняется благодарного умиления, и дрожащий голос его, голос преподобный воспевает Творцу вселенной вечерний гимн: «Свете тихий святыя славы». О мой Спасителю Христе, Ты, открывший нам славу Отца небесного! О Свете тихий святые славы, на который душевному оку нашему столь же отрадно взирать, как и телесным очам на тихий вечерний свет! Спасти хотя мир Ты приходил некогда к темному западу — естеству нашему; посему и мы каждый раз, когда достигаем запада солнечного, каждый день, когда видим свет вечера, поем Отца Твоего, поем Тебя Сына, поем Святого Духа, воспеваем Бога Триединого: О, Сын Божий, дающий жизнь нам и всему существующему, мы должны петь Тебя святыми голосами, должны повергаться пред Тобою не только при закате солнца, не только при виде света вечернего, но и во всякое время дня и года. Ты жизнь всей вселенной; а потому и славит Тебя вся вселенная».

В течение многих веков оглашает христианские храмы эта священная песнь: но ни в веках, ни в храмах не потеряла она своей свежести и умилительности. Кажется, напротив, что она с каждым заходом солнца обновляется; что в каждый вечер. до которого дарует нам Бог дожить, она может обновить душу нашу святыми помыслами и чувствами. Сами ли поем или слушаем эту песнь, всегда чувствуем какую-то благодатную сладость в сердце, некие высокие предчувствия исполняют тогда души наши. Куда удаляется от нас вечернее солнце? Оно не погасает; сокрывшись от нас, одинаковым светом озаряет оно другую сторону земли. Так, без сомнения, и наше духовное Солнце, сокрытое от очей наших, всегда одинаково светло и видно во всей славе в другом мире, между тем как здесь око веры видит только отблеск его невечернего света».

Какие же звуки, мелодии и напевы могут передать этот благостный покой, поднимающий сердце к тем высотам, где виден «невечерний свет»? Все пышное, цветистое, яркое, изощренное и эффектное в мелодии, гармонии и исполнении совершенно не подходит для этих слов. Не потому ли простые обиходные и монастырские напевы лучше всего передают этот молитвенный гимн — киевский, валаамский, лаврский. Скупые гармонии, сосредоточенный строй мелодии ведут к кульминации — «...Достоин еси во вся времена пет быти гласы преподобными...». Множество обработок и гармонизаций этих древних мелодий поется сегодня. А.Д.Кастальский, И.Смирнов, Н.Потулов, Н.С.Данилов, архим. Матфей (Мормыль) — вот далеко не полный перечень тех церковных музыкантов, кто стремился донести до нас красоту старинных распевов. Существует и множество оригинальных сочинений — и лучшие из них, наиболее часто исполняемые церковными хорами, тоже несут на себе отпечаток древнемонастырских напевов: будь то «Свете тихий» Азеева — с его завораживающей, «текучей» мелодией, переливающейся из голоса в голос, или песнопение Дворецкого — светлое и безмятежное, «сладкогласное» без вычурности, «Свете тихий» Гребенщикова — строго звучащее «северными» красками музыкальной ткани.

Примеров можно было бы привести много — редко кто из писавших церковную музыку не пробовал переложить в звуки эти слова. Слова, напоминающие нам, будящие в нас жажду желанного, заветного — умиротворенного горнего покоя в благословенный вечерний час, венчающий суетный и «многопопечительный» день человека.

Корр. «МП»

> В начало страницы <